Sorry, this entry is only available in Russian. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.
Снега все лежат, белые да с позолотой. Легким золотом плывёт снег. Прозрачные, слюдяные оконца на земле, светятся солнцем лужи.
Все думаю, как там Зина, Тоня, Шура в деревне Минино. Русская деревня, жива ещё? Зинин дом, дверь притворенная. Светлая солома при входе для собаки. Не стучу — не услышит. Вхожу — в светлой дымке, высоко лежит, парит, сжавшись на остывшей печи, маленькая Зина. Во всем стареньком, золотом заштопанном, золотом залатанном.
— Заболела, что ли?
— Озябла.
— Спустишься?
И спускается с печи на табуретку в стоптанных серых, золотом подшитых валенках, большущих, на тоненьких ногах. Спускается, как меж двух ладоней, как ставят её две эти ладони на пол. Меж двух ладоней так и живёт, так и колышется. Светлые, лёгкие, Пасхальные ладони. Свет из окна сеется светлой соломой.
Выходим, Зина все в валенках, переобуваться не надо. На улице, над застывшим золотом луж, летают золочёные галочки, бродят золотые дворняги. Золотятся, мерцают талые снега. Деревня живёт пока. Того и гляди, улетит, сольётся с небесным закатом.
Колышутся как травы, лёгкие, сквозные Зина, Шура, Тоня в золоте Пасхи. Все вспоминаю их в Москве. Как травы, как воробышки они на травах, качаются, перепархивают, машут крыльями, невесомые.
Пасхальные яйца Фаберже раскатились по России — наши деревеньки. Открой дверь, а там — жизнь. Жизнь между небом и землёй, в золоте, опустившемся с небес.
