Как и Щелейки, Гѝмрека расположена почти на берегу Онежского озера и некогда составляла вместе со Щелейками большой куст деревень.

Стоит сказать несколько слов о названии деревни. Как и почти все в этих местах, название это вепсское и понять с первого приближения можно только то, что деревня стоит на реке. Все так, только к «реке» надо добавить еще слово «хийм», что по-вепсски означает родной. Родная река — именно так переводится название «Гимрека». Как всегда, все просто и душевно. Интересно то, что река через саму деревню не течет, а находится немного поодаль, но возможно ранее там тоже стояли дома, ведь когда-то это было большое село. Грунтовка от Щелейки, петляя среди вепсских лесов, а ведь именно на этой земле исконно жили вепсы, через пять километров приведет вас в Гимреку и далее продолжится уже в Карелии (Гимрека — самая северо-восточная деревня Ленинградской области и через 4 километра начинается Республика Карелия), а еще через сотню километров выйдет в Петрозаводск. Деревня довольно большая, можно представить себе как она выглядела в 19, да и еще в начале 20 века. В соседних Щелейках по данным 1905 года проживало 421 человек, а Гимрека тогда же насчитывала 342 человека и 75 домов! Крепкий Русский Север, житница народного богатства, культурный и духовный очаг Руси. Как кипела здесь жизнь, как свободно и вольно жилось на берегах Онего… Впрочем, и сейчас дух свободы здесь чувствуется Он везде, и в сладких запах цветущих лугов, и в свежем ветре с Онежских просторов, пожухлых листьях осенью и искрящимся снегом зимой. И весь этот путь, от парома через Свирь в Вознесенье, от домов в Щелейках, будто взбежавших на пригорок онежского берега и пятиглавой церкви Дмитрия Солунского, всей мощью своих куполов устремленной в просторы Онего, именно в Гимреке достигает своей кульминации. Дремучие леса разворачиваются, расступаются перед деревней, дорога проходит сквозь дома, фасадами обращенными друг к другу и вот на холме, на самом высоком месте деревни взору предстоит Гимрецкий погост, и Онежский простор словно песня, разносится по округе.

Как же правильно наши предки умели выбрать место под храм, насколько художественным взглядом обладали и поставили церковь на самом высоком, лучшем месте в деревне. Как органически вписывается церковь в местный ландшафт, как гармонично выбрана высота ее шатра на восьмерике, необычайно высоком и стройном, как удачно играет свою партию и шатер колокольни, словно две скрипки в оркестре. Эта музыка дерева уже больше 300 лет радует нас своей гармоничной мелодией. Точная дата постройки церкви Рождества Богородицы не известна до сих пор и разные источники называют цифры в диапазоне от 1650 до 1695 годов, но чаще всего встречается 1659 год. В любом случае почти три с половиной столетия стоит на высоком Онежском берегу замечательный шатер Рождественской церкви. Из особенностей — двойной фронтонный пояс основного здания, такой же, как у Никольской церкви в деревне Согиницы, о которой мы уже говорили в предыдущих статьях. К слову сказать, фронтонные пояса вокруг четвериков и восьмериков выполняют не просто декоративную функцию, они отводят воду от сруба и по специальным желобам она скатывается вниз. Интересна и форма крыльца, имеющего по два всхода с каждой стороны. Церковь реставрировалась в 70-е годы, ее раскатывали по бревнышку и собирали вновь. Тогда же и допустили ошибку — врезали окно, которого не было. В результате северную стену повело и сейчас такую же работу надо проводить вновь. Только кто сейчас будет этим заниматься не понятно, поскольку капитальные реставрационные работы потребуют значительных средств.

Гимрека — то место, которое всякий раз, когда туда приезжаешь, выглядит по-разному, и каждый раз открывается с другой стороны. Я уже не говорю о разном времени года. Осенью там особенно чудно, хотя осень любое место красит. Желтые сопки и зеленая еще трава в сентябре, мирно пасущиеся коровы — картина просто идиллическая. Зимой здесь много снега и, сойдя вправо или влево с дороги, проваливаешься по пояс.

Летом, как и везде, народу здесь значительно больше чем в другое время года, поскольку многие приезжают из Петрозаводска сюда на дачу. Ехать тут всего чуть больше сотни километров и лишь состояние дороги вызывает большие вопросы. Плохая грунтовка изредка переходит в ещё худший асфальт и ямы доставят подвеске большие проблемы. Нередко в кюветах можно увидеть лихих автомобилистов, разогнавшихся на коварных тягунах и обгонах. На летнее время года сюда приезжает владелец самого старого в деревне дома — вепсской избы 19 века. Дом стоит на повороте дороги, ведущей на пригорок к церкви Рождества. Не заметить его не возможно. Красивые белые резные наличники в стиле барокко, типичные для Карелии и Заонежья, выглядят нарядно и красиво отражают свет. Возле дома работает с плотницким инструментом мужичок с седыми усами, темными очками и в кепке защитного цвета. День был августовский и жаркий, никто не торопился, и я решил подойти поближе. Здороваемся, интересуюсь домом. «Вепсский дом, вот крыльцо строю» — говорит мужичок. «Ему ведь уже больше сотни лет» — добавляет он. «Но ведь вепсские дома в основном большие, двухэтажные, а этот обычный» — мне интересно, почему у дома всего один этаж, поскольку в Гимреке ещё остались старинные огромные двухэтажные избы, обычные для Русского Севера, а для вепсов и подавно. «Так вот, нижние венцы сгнили совсем, пришлось обрезать один этаж и сделать одноэтажный» — говорит мне мужчина. Теперь все встало на свои места. Дом, конечно, замечательный. Сворачиваем на дорогу к храму, она идет вверх, по обе стороны протянулись поля. Оказавшись на холме, невольно оглядываешься назад. А там вся деревня как на ладони. Церковь запирается на ключ, который мы взяли в одном из домов, вокруг поддерживается порядок, скошена трава. Воссоздана и историческая ограда, которая раньше была почти везде, а сейчас мало где сохранилась. Время и дожди делают свое дело.

Покосившиеся памятники, заросшие могилки… Оказавшись внутри, первое что хочется сделать — подняться на колокольню. «Вид оттуда должен быть потрясающий» — думали мы и не прогадали. С колокольни прекрасно видно не только всю деревню, но и синеющее вдалеке Онего, хотя сама деревня довольно далеко от берега. На колокольне всегда свежий ветер, все продувается. В том числе и сама колокольня. Именно это способствует долгой сохранности деревянных срубов. Хорошая вентиляция, умело созданная руками деревенских зодчих просто жизненно необходима дереву. Все устраивалось так, чтобы тяга способствовала быстрому просыханию здания, иначе не простояли бы эти церкви по несколько столетий.

К слову о ветре. Как-то осенью, в середине октября подходя к церкви, увидели возле ограды старенький ГАЗ-69. Такие уже редко встречаются в городе, но в деревне транспорт более чем надежный. Калитка была открыта. Поднявшись на колокольню, мы встретили двух рыбаков из Петрозаводска. Проезжали по деревне и не могли не заглянуть сюда. Разыгравшийся на Онего шторм не пустил их на рыбалку в озере. «Лодку почти вертикально ставит, какая тут рыбалка, сейчас обратно поедем» — с досадой голосили они. Взглянув на Онежские просторы понимаешь какого это. Яркая синева воды и белые буруны на ней. Осенние шторма — дело не шуточное. А если бы не шторм, не попали бы сюда рыбаки, не узнали бы, что рядом вот такая красота. Не случайно…

Истории людей из этой деревни

Все тексты записаны «как есть», с минимальными правками. Это не интервью, эти рассказы «за жизнь». Все слова принадлежат настоящим людям.

Александр Андреевич

О себе и семье. «Нас тут самых местных то — я, да, Владимир, он тоже из Урицкого. В общем тут из Шимозера были у нас тут переселенцы, многие поженились, сошлись, многих уже нет. Оставши нас всего Рогозина, да я. Остальные все из Шимозера. Местных всего двое. Я здесь родился, здесь и пригодился.

Здесь были финны, но мы здесь не жили, в Карелии мы жили. Матушка местная, отец с Костромы. Матушка 1898 года, ещё царя застала. Отца перебрасывали из леспромхоза в леспромхоз. Перед войной мы жили там, за Шолтозером ещё. А война началась, отец ушёл на третий день сразу на войну с директором леспромхоза Михеевым. Подъехала военная машина. Мне 6 лет ещё не было. «Быстренько собирайтесь, вам здесь оставаться нельзя, вас расстреляют, финны наступают. Поджидает вас баржа в Шолтозере». Вот нас в машину, бабушка собрала что могла, и сестрёнка была младше меня на 2 года. Погрузили на баржу и толкнули на тот берег, на Вытегру. А с баржи нас в поезд, и повезли. В конце июня нас увезли, а на место прибыли только 1 декабря. Всё составы шли на фронт, на фронт, на фронт. Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь. 4 месяца нас везли. Приехали в Пермскую область, вот там мы и жили до 44-года. Потом письмо пришло отсюда, что ваша местность освобождена. Матушка говорит — «Останемся, может быть»? Я говорю: «Не, поехали домой». Вот так приехали мы обратно 30 сентября 1944 года. Здесь не было ничего разрушено, а вот Вознесенье все было разрушено, осталось только несколько домов. Все было сожжено и разрушено там…

Кончил механизаторские курсы в Приозёрске в 1956 году и работал до последнего. На тракторе, на комбайне, механизатором. Тут был колхоз, совхоз, подсобное хозяйство, потом все развалили, увезли скот куда-то неизвестно, люди остались без работы. Хорошо ещё, что карьер открыли, а то людям куда деваться было. Да ещё сколько тысяч освободилось, говорят, амнистия то была, 250, то ли 300 тысяч освободилось Безработица и так, а людям надо где-то работать… По телевизору передавали… Вот и все.

Школа здесь была с 1 по 4 класс. Остальные в Вознесенье ходили. В субботу пешком, в воскресенье обратно. На неделе в интернате, потом домой. Я учился всего 1 год, не было возможности учиться. Я ушёл в карьер учеником слесаря, а потом бросили на погрузку камня, пацаном ещё был. Из леспромхоза я ушёл, после него был набор на механизаторов. И в Приозёрске мы учились 5 месяцев. Там почти все мобилизованы были, и всех на целину. А нас от колхоза было человек 18-20, не больше. Демобилизованные, бывшие военные, солдаты».

О деревне. «Вот и Гимрека вся наша. Тут дом пустой, тут пустой, тут пустой. Там дальше пустой, в общем пол Гимреки пустые дома. Некому жить. Тут никто дома не покупает, потому что озеро далеко. В Щелейках там рядом, там ещё строится. А у нас одна дорога. До озера 1.5 -2 километра. Так что местного населения у нас с пацанами около 60 человек. Хорошо хоть карьер рабочий, а так глухомань. До войны там, где церковь была Ивановская деревня, было 26 домов. Теперь осталось 3 дома, и то разваливаются. Там щас никто не живёт. У каждого хозяйство было своё».

О церкви. «По праздникам приезжают в церковь ведут службу. До войны был батюшка здесь конечно».

О доме. «Дом этот перестроенный от старого большого дома. Он уже на учёте не стоит, списан, его не страхуют уже. Это шалаш, мы проживём с бабулей, никому не надо будет, он и на дрова не пойдёт».

Валентина Николаевна

О себе и войне. «Во время войны мы учились, в школу ходили. Финны нас не обижали, это не немцы. А где я жила, рядом жила полиция. Какие были хорошие полицейские. Я только одного помню. Тойва звали. Они ездили все на велосипедах. Велосипеды поставят три, а мы маленькие увезём у них велосипеды. Думаем, сейчас будут ругаться. А они смеются. Мы поставили велосипеды, ничего. Не, не обижали нас… Это немцы бы дак, все.

В школе был учитель мужчина, а вторая была Роза. Мы Розу не любили. А этот мужчина был, они жили подальше там в двухэтажном доме. Нас возьмёт всех к себе домой и Москву включит, и сам уйдёт. Вот какие люди были. Не, не обижали нас. А потом они стали отступать. У нас комендант был, переводчик был. А комендант и говорит: «Последний отряд карательный идёт. Он что хочет, то и делает. Ну дак мы все подальше с домов, спрятались. Предупредил он нас. А потом наши то как пришли, ой… Мы же всю войну здесь и прожили в деревне. Не обижали нас, это немцы не кормили бы. Я много знала по-фински, сейчас с десяток слов помню, все забыла, сколько времени то прошло…

У финнов во время войны мост понтонный был через Свирь. Стали отступать, они и взорвали мост. А нашим то как, бедные. В Карелию отступали, а они мертвых увозили, всех в Финляндию когда война шла. А мы сначала смотрим, что там брезентом закрыто. Мы то маленькие были, нам интересно. Тут машина едет, а там ноги торчат. Полная машина набита, всех в Финляндию возили. А что сделаешь…

А когда раньше Маннергейм был в Финляндии, он сюда приезжал. А в последний раз финны, когда отступали, а мы жили вверху, двухэтажный дом. Финны жили внизу. Днём все спят, а ночью ни одного финна дома нет. Все в дозоре. Спали все вповалку, низ то ведь большой у нас. Полевая кухня была, с другой стороны. Они питались не как бедные наши русские. Галеты то какие вкусные, а наши бедные черные сухари ели. Одежда у них вся с иголочки. А кухня полевая была. Мама мне даст каструлю, они спят, а я через них перешагиваю. Повару подам кастрюлю. Ничего не говоря он полную нальёт и обратно. Вот мы и жили так. Немцы бы не дали.

Потом когда все стали отступать, а утром мама вышла — винтовка в углу стоит на крылечке, а потом ещё сковорода лежит круглая и под сковородой русские деньги. Они отступали, и деньги оставили. Русские деньги, красные десятки то были. Скажут куда нам деньги в Финляндию везти. А потом наши пришли, так, говорю, хоть винтовку взяли. А деньги мы прибрали…»

О деревне. «Раньше было много народу, а теперь деревня пустая. Все дома были заняты. Сейчас половина пустых, да и вообще нету домов. Железная дорога была за Щелейками, там работали. Я дояркой работала, совхоз, колхоз. Всю жизнь дояркой работала. Сколько было ферм, и все разорили. В Щелейках была ферма, сколько по нашему району было. И все. А теперь молоко где-то покупают. Куриц только 3 тыщи. Всего было. Каждый день 6 тон молока доили с этой фермы. Утром возили в Подпорожье, вечером в Шелтозеро. В Шелтозере был молокозавод, перерабатывали. Сколько мяса то было, яиц сколько было. Я один год поработала с курами, потом не хотела. Хорошо тогда было, а теперь пусто стало. Клуб был, медпункт был. Урицкая деревня была и Володарская. Так Урицкой деревни уже нет давно. Такая большая деревня была. На кладбище Ивановка была. Школа была, 4 класса».

О семье. «Папа и мама у меня с 1903 года рождения. Папу в 37-году арестовали и расстреляли. Под Ленинградом, Ленинградская пустошь. Он там и похоронен. Так ведь не знаем могилку, там бросали так, все в яму. Мы это, ездили туда, меня внуки возили. Дык теперь то уж деревни такие выросли-то. Мама здесь жила, здесь и умерши, похоронена на кладбище. И брат у меня старший здесь умер, и младший брат. А средний брат в Ленинграде и сестра старшая в Ленинграде. А я всю жизнь в деревне, лучше в деревне. Я не хочу в городе жить. Ну зиму буду жить. В деревне лучше, спокойнее. Че-то поделаешь, огород. Теперь то мало делаю, не могу уже. 87 лет, так…»

О церкви. «После войны студенты-то ездили в колхозы работать и все утащили. Сколько было икон, во время войны служба была. А мы ходили туда, а нам ведь смешно, откуда, мы не знали ничего. Мы смеёмся и нам по голове указкой. (Смеётся). У меня хозяин ремонтировал церковь. В советское время не было службы, запрещали. А сколько колоколов было, все сняли, ещё до войны сняли».