Родился 18 января 1937 года в с. Нелазское Череповецкого района Ленинградской области, так что я питерец, тем более, что в свое время окончил Ленинградский университет.
Однако уже в сентябре 1937 года Череповецкий район вместе с рядом других районов был включен в соответствии с новым административно-территориальном делением в состав Вологодской области, в которой я прожил до 17 лет, а затем (после окончания ЛГУ) проработал 5 лет. Так что я вологжанин.
Но вот с 1965 года, т.е. более 40 лет я проживаю в Москве, следовательно, являюсь москвичом, точнее питерско-вологодским москвичом. А еще точней: столичным вологжанином (имея ввиду обе столицы). Поскольку я столичный вологжанин, то по праву уже более 10 лет являюсь членом РОО «Вологодское землячество» в Москве и работаю в настоящее время в нем в качестве заместителя председателя правления и исполнительного директора.
О причудах загадочной русской души
К моим первым урокам воспитания русского и советского патриотизма, привития ненависти к врагу, в условиях ВОВ к немецко-фашистским захватчикам, следует отнести и целый ряд художественных фильмов, повествующих о самих военных событиях и ее реальных героях. Это такие киноленты как «Зоя», «Рядовой Александр Матросов», а также «Два бойца», «Она защищает Родину», «В 6 часов вечера после войны» и многие другие, в том числе первые послевоенные фильмы «Повесть о настоящем человеке», «Подвиг разведчика», «Молодая гвардия».
Воспитанные на этих фильмах, на стихах типа «Убей немца!» («сколько раз увидишь его, столько раз и убей!») Константина Симонова, на репортажах и заметках из периодики типа «Школы ненависти» Алексея Толстого, под влиянием самой атмосферы военного лихолетья с его голодом, холодом и «похоронками» мы, мальчишки и девчонки (как принято теперь называть «дети войны») жутко ненавидели немцев. Для нас они были фашистами, убийцами, извергами, которых надо всех уничтожить, как бешеных собак, раздавить всю эту нечисть, всех этих «фрицев», «гансов» и (почему-то) «оборванцев» (может быть, под впечатлением от жалких колонн пленных немцев после Сталинграда).
Но вот что для меня самое поразительное, так это то, что при всей этой ненависти к немцам я сразу после войны познакомился и, даже можно сказать, подружился с молодым пленным немцем, которого звали Вильфрид (или просто Вилли). Пленные немцы содержались одно время в нашем селе в здании бывшей кирпичной церкви, превращенной еще до войны в склад.
К Вилли я так проникся симпатией, что переносил с чердака нашего дома всю махорку, которая была заготовлена еще до войны. Он же, Вилли, подарил мне свою пряжку от ремня с известными словами «Got mit uns» (Бог с нами), а чуть позже, уже перед отъездом, передал мне красивый компас в бронзовом или латунном корпусе, который я, к сожалению, утратил. Когда же пленных немцев увозили в другое место (возможно, в г. Череповец), я даже какое-то время бежал за грузовиком и, наверное со слезами на глазах махал рукой и кричал «Auf Wiedersehen!»
Может быть, и этот факт в какой-то степени повлиял на выбор моей будущей профессии (по базовому образованию моя специальность «германская филология» и я ряд лет проработал в Германии).
Анализируя задним числом этот факт такого резкого перехода от лютой ненависти к немцам-агрессорам к трогательной дружбе с поверженным немцем, я всегда задавал себе вопрос: «Что это? Причуды загадочной русской души? Проявление нашей национальной психологии, когда испокон веков во всех драках в наших городах и весях соблюдался принцип «Лежачего не бьют»?
И, видимо, русская душа так устроена, что к поверженному врагу способна на сострадание и милосердие, и в этом, считаю, ее несомненное благородство.
В этой связи вспомним (по Пушкину), как Петр Первый, разгромив противника под Полтавой, почтительно обращается к пленным шведам «и за учителей (т. е. за шведов — В.Е.) своих заздравный кубок поднимает!»
Черная тарелка и полевая почта
Черными тарелками называли в военное время радиорепродукторы. На селе они были огромной редкостью. У нас в доме, сдается мне, репродуктор появился одним из первых и, похоже, в самом начале войны. Песня, которую я впервые услышал по радио, начиналась так:
«С далекой я заставы,
Где в зелени дом и скамья,
Где парень пел кудрявый,
Ту песню запомнил я…»
Затем, как известно, вместо «Интернационала» по утрам по радио звучала бессмертная песня Александрова «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!»
Помимо этой песни «черная тарелка» ассоциируется у меня с совершенно уникальным по тембру, неповторимым голосом Юрия Левитана. Многого еще не понимая по содержанию, мы с нетерпением, иногда с замиранием сердца ждали и слушали в его исполнении сводки «Совинформбюро», Приказы Верховного Главнокомандующего, особенно после 1943 года, когда все чаще и чаще эти приказы касались салютов в честь наших очередных побед, освобождения крупных городов и т. д. Вспоминаю, как в детских компаниях мы своими жалкими петушиными голосами пытались подражать Левитану. Даже в самых неблагоприятных сводках, исполняемых этим великим диктором торжественно-печальным голосом, оставалась надежда и уверенность в окончательном победном для нас исходе этой страшной, затянувшейся войны.
Во всей несломленности, неимоверной стойкости и, в конечном счете, победе нашего народа немалая заслуга принадлежит Юрию Левитану. Недаром же Гитлер объявил его своим личным врагом № 2 (первым был, конечно, Сталин).
Вторым источником сведений о положении на фронтах, о здоровье и самочувствии наших самых родных и близких отцов, мужей, братьев, да и многих сестер, дочерей в военных шинелях была полевая почта, долгожданные, зачитываемые до дыр письма-треугольники. Этим письмам с фронта посвящены тысячи и тысячи страниц. В известной песне, исполнявшейся в свое время Марком Бернесом, есть такие слова: «Когда приходит почта полевая, солдат теплом далеким обогрет». А в другой песне военных лет пелось:
«И подруга далекая
Парню весточку шлет,
Что любовь ее девичья
Никогда не умрет.
И становится радостно
На душе у бойца.
От такого хорошего
От ее письмеца!
И врага ненавистного
Крепче бьет паренек
За Советскую родину,
За родной огонек»
Ясно, что письма родных помогали ковать победу, поддерживали, вдохновляли и укрепляли боевой дух защитников родины. Точно также письма с фронта помогали выживать в тылу. Как же радовались мы этим весточкам от отца с фронта! Каждый «треугольник», его коллективные прочтения было настоящим праздником. Как дорого заплатил бы я за эти письма сегодня, почти через 70 лет. К сожалению, с переездами они не сохранились. Вот уж, воистину что имеем — не храним, потерявши — плачем.
С фронта приходили для многих, к несчастью, и другие, черные вести («похоронки») .
В своем посвящении родителям по случаю их 50-летия совместной жизни в 1983 году я писал:
«А молодые закалялись,
Учились вместе со страной
И потому не потерялись,
Прошли и рай, и ад земной!
Прошли суровые горнила,
Не приведи нам впредь таких,
Когда и слезы и чернила
Сливались в письмах фронтовых.
Когда в деревне почтальонку
Встречали трепетом души:
Кого сегодня похоронка
Ударом в сердце сокрушит?!
Но к счастью, нас то извещение
Тогда минуло стороной,
И мы дождались возвращения,
И наш сержант пришел домой»
Возвращение
Возвращение отца было для нас действительно большим счастьем. С ним мы связывали надежды на выживание и преодоление всех бед и испытаний, которые принесла война. Как и все мальчишки на селе, к которым вернулись кормильцы, я буквально боготворил отца — фронтовика. В памяти запал такой эпизод. Было это, полагаю, ранней зимой, в конце 1944 года. Отец приезжал с фронта на короткую побывку. Моей детской радости не было конца. Но время пролетело быстро, отцу надо было уезжать снова на фронт. Мать и старший брат, тетя и кто-то еще пошли провожать отца до станции Суда, что в шести километрах от нашего села. Меня, по причине, видимо, малолетства, решено было не брать с собой. Но не тут-то было. Я самовольно, со слезами на глазах, пустился в путь по целине, по снегу, короткими перебежками, параллельно, в метрах 200 от провожавших. Никакие уговоры вернуться домой, ни угрозы на меня не действовали, и тогда (в преддверии уже сумерек) было решено взять с собой и меня…
Особую гордость для меня составляли награды отца: орден Красной звезды, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Будапешта», «За взятие Кенигсберга».
Да, вернулся отец с войны из Восточной Пруссии, где участвовал в штурме Кенигсберга, в этом одном из последних кровопролитных сражений.
Кенигсберг — город-крепость с многочисленными и мощнейшими, в том числе и подземными фортификационными сооружениями. Немцы не без основания считали эту цитадель неприступной, которая простоит века. Пала же она под натиском советских войск за несколько дней. Но жертвы с нашей стороны были огромными.
Однако и впереди были немалые испытания, связанные с обрушившимся голодом в 1946 и особенно в 1947 годах.
«Для тех, кто жил в сороковые.
Совсем неведом был досуг.
И стар, и мал, порой босые
Без слов впрягались в общий плуг»
Эти строчки я употребил и в прямом и переносном смысле. На селе практически не было лошадей. Они были мобилизованы еще в войну, бракованные отправлены на мясокомбинаты. И взрослые, и дети нередко пахали на себе, впрягаясь в плуг по 5–7 человек.
И все-таки выстояли, выдюжили, в кратчайшие сроки восстановили города и села, огромное народное хозяйство. В конце 40‑х — начале 50‑х годов неоднократно проводилось снижение розничных цен. И все это заслуга поколения наших отцов и матерей.
Низкий поклон и вечная память им, спасшим не только нашу страну, но и весь мир от коричневой чумы!
Текст из выпуска журнала Anastasis «Север».