Разве теперь кто-то вспоминает ту, ушедшую теперь совсем, Москву. Другую Москву, оставшуюся только в воспоминаниях родных, которые теплятся, согревают их души, но так сокровенны, что о них и не расскажут. Эти воспоминания, дуновения той эпохи, не вызывают сейчас не только интереса, а отторжение, но даже злобу. Я вспоминаю тех бабушек, мою бабушку, как легкие, прозрачные паутинки, уносимые солнцем в небо. В моем детстве я их часто встречала у подъездов на лавочках. Они предавали какую-то возвышенную атмосферу городу. Может быть своей незащищенностью и трогательностью. Неумением в другой Москве с за себя постоять.
Они были добры, многим новым, казались странными, кто-то над ними шутил. Но их уже все это не касалось. Светлое пространство, атмосфера, которую они создавали, не допускала сквернословия, как-то облагораживала проходящих. Они сразу были заметны и дело тут не в одежде — в их лицах, в выражении их лиц. Они были другие и это никуда не спрятать. Незнакомые мне, они были близкими. Их мужчины ушли раньше. Худенькие, усохшие — как фарфоровые скульптурки.
Моя бабушка Маша никогда меня не воспитывала, не ругала, просто мы жили рядом. И мир я воспринимала через ее доброту и мир казался мне таким же добрым и нежным как и она… Незащищенность, уязвимость, неспособность за себя постоять — это от той скрытой, прошедшей ее жизни. И единственное, чем она могла нас защитить — не рассказывать о прошлом, не перекладывать на нас тот груз, с которым было бы сложно жить уже в другой России. Светла память тебе родная моя бабушка Маша.